Имеет смысл остановиться на прото-уроках — извлечение полноценных уроков потребует более серьезного осмысления.
Первое. Главная проблема, которая и порождает нестабильность в современных международных отношениях, — это отсутствие политической воли. А заменой политической воли выступает риторика. Думаю, много кто отметил, что чем больше от политика исходит риторики, тем меньше у него на деле политической воли. Но попытка заменить агрессивной риторикой и информационными технологиями политическую волю уже породила немало серых зон в мировой политике и продолжит порождать их и впредь. Одной из таких серых зон стала пресловутая территория ИГ. Рискну предположить, что второй станет ситуация вокруг сладкой парочки мировой политики — Саудовской Аравии и Катара. Ибо у Запада не хватает политической воли для того, чтобы приструнить эти зарвавшиеся не по чину государства. Это грозит большими и неприятными глобальными осложнениями. Есть в этой ситуации и оборотная сторона: современная мировая политика построена по принципу «кто первый встал, того и тапки». То есть тот, кто первый проявляет политическую волю, получает неоспоримые политические дивиденды. Как Россия, которая первой стала по-настоящему бороться с ИГ.
Второе. Так называемый сирийский конфликт был и продолжает оставаться территорией виртуальной реальности, которая наполнена бесчисленным количеством фейков, причем как информационных, так и операционных. Начнем с того, что само название не отражает реальности. Конфликт уже давно перестал быть сирийским, а захватывает как минимум несколько других государств, являясь уже не локальным, а классическим региональным конфликтом с элементами внешнего вмешательства. Сирийский конфликт показал и колоссальные возможности социального и политического конструирования, и пределы возможностей такого конструирования. Которые — пределы — оказались очень просты и банальны: созданная или финансируемая кем-то сущность всегда обладает значительной автономностью от создателя и реализует свои и только свои интересы. Но главное даже не это. Главное, что процесс социального проектирования можно запустить, но очень сложно остановить.
Третье. Сирийский конфликт выявил масштабы теневых экономических интересов в глобальной экономике. Прото-государственность ИГ, а такая, безусловно, сформировалась на наших глазах, имела весьма солидную экономическую базу, которая в мире была широко востребована. Причем в том числе и в странах, которые считают себя частью глобальной экономики. Например, в Турции. И это неслучайно. Если хотите, сирийский кризис показал неизбежность кризиса современной мировой экономики, которая не может одновременно наполняться все более изощренными и мощными регулятивными инструментами и одновременно расширять теневой сектор в значимом и полностью глобализированном сегменте мировой экономики. Тут надо отметить, что экономическая база ИГ состояла не только из нелегально добываемой нефти, о чем многократно писалось, или предметов античности, любезно поставляемых боевиками в частные коллекции, но и, например, фосфатов. А это существенно более сложный для продвижения на рынке продукт. Однако же, у ИГ получалось. Ну и, конечно, нельзя не отметить, что приговор современной экономической системе вынесло именно ИГ, когда начало выпускать собственные деньги и когда их стали принимать не только на территории, которую ИГ захватило.
Четвертое. Сирийский конфликт был фактически первым конфликтом современной эпохи, в котором идеология, а не иные факторы (этничность, экономика, политические противоречия) сыграла роль драйвера. Конечно, идеологические факторы были заметны и в вооруженных конфликтах раньше, но они никогда не были решающими. И в сирийском конфликте тоже есть и экономика, и политика (хотя в гомеопатических дозах), и этнический фактор. Но главным был все же фактор идеологический. То есть система глобализации, которая не предусматривает никакого идеологического наполнения, треснула настолько, что появилось значимое место для идеологических конструктов весьма сложносочиненного типа (сноска на идеологию ИГ), которые, несмотря на свою ярко выраженную антисистемность, становятся привлекательными.
Пятое. Сирийский конфликт стал первым конфликтом, в котором явственно прослеживается фактор цивилизационного разлома. Впервые возникла реальная сила, которая, по крайней мере на политическом уровне (экономические связи и скрытые отношения оставим чуть в стороне, в данном случае это не столь важно), организованно и небезуспешно боролась за то, чтобы перестать быть тем, что именуется цивилизованный мир, то есть Запад и его сателлиты. Самое важное в том, что эта парадигма оказалась очень привлекательной. При всем этом структура сирийского конфликта существенно отличается от предсказаний С. Хантингтона, поскольку не является в чистом виде этно-религиозной. Раскол по признаку цивилизационности оказался гораздо грубее, но одновременно глубже и комплекснее. Мы, вероятно, имеем дело с новым геополитическим феноменом, который еще только предстоит осмыслить в полной мере, но который уже становится фактором глобальной дестабилизации военно-политической обстановки.
Шестое. Прецедент огосударствления сетевой организации на базе антисистемной идеологии. Самое опасное в прецеденте ИГ — это не то, что эта организация смогла захватить значимые, в том числе с точки зрения ресурсов, территории. И даже не в том, что она смогла встроиться в экономические потоки. Сомалийские пираты тоже вполне успешно глобализировались, а затем монетизировались. Проблема в том, что изначально сетевая организация ИГ смогла как минимум выработать в себе зародыш иерархической организационной структуры с вектором развития в сторону государства. Нет, конечно, никаким прото-государством ИГ на момент начала российской операции не было, до этого статуса было очень далеко. Почти недостижимо. Но вектор, в том числе и идеологический, на создание именно иерархической структуры был совершенно очевиден.
Наконец, седьмое. Сирийский конфликт в том виде, как мы его наблюдали последние два года, стал, как это ни странно прозвучит, продуктом отсутствия российско-американского партнерства. Не просто разлад, но отсутствие стратегического взаимопонимания между Россией и США, потеря ощущения пределов риторики, а также — в не меньшей степени — игнорирование друг друга, неготовность американской элиты не то чтобы признать, но даже обсуждать новый статус России в мире при неготовности российской элиты системно доказать свой новый статус и демонстрировать возможности и привели к тому, что в трещины российско-американского взаимодействия стали заползать иные силы. Профит которых заключался именно в эксплуатации напряженности между двумя странами. И, надо сказать, у них это неплохо получилось. Т. Р. Эрдоган под шумок российско-американских разборок сумел построить практически тоталитарную исламистскую империю, вскормленную на нефти ИГ. Что-то подобное уже было в 1980-е, когда на дрожжах американских денег для борьбы с советским присутствием зарождалась идея большого Пакистана, превратившаяся в движение Талибан.
Вопрос, что из этих проявлений особого, если хотите, пионерного характера сирийского конфликта станет стратегической тенденцией, впрочем, следует оставить открытым. Но то, что конфликт в Сирии и Ираке создал целую россыпь весьма опасных прецедентов и обстоятельств, — бесспорно.
Нельзя в современном мире оккупировать страну/свергнуть диктатора, не подумав о судьбе его силовиков. После медийного Аль-Багдади, два главных человека в ДАЕШ - бывшие саддамовские генералы.