Вокзалы, мужчины, женщины и даже новогодняя ночь в Рабате и Кёльне были те же, в Рабате и Фесе европейские женщины были даже вольнее одеты, однако местные мужчины там сами держались от них на расстоянии вытянутой руки. Значит, дело не в вокзалах, мужчинах и руках, а в чем-то, что разделяло их в Рабате и Марракеше и перестало разделять в Кёльне. Этот невидимый барьер не так трудно найти.
Для начала, женщина на вокзале Феса ограждена силой традиционного общества. Большая семья, давящая индивидуальность по другим поводам, гнетом бесчисленного родства спасает и от насилия. Женщина, на которую пусть и с тайным желанием глядит восточный юноша, никогда не просто женщина сама по себе, представитель своего пола, ценный кадр, а чья-то дочь, сестра, невеста, племянница, седьмая вода на киселе, но будешь иметь дело с родней.
И сам он у себя в Алжире, Марокко, в Персии за тремя морями не просто парень хоть куда с огнем в крови и без звездного неба над головой, а тоже сын, брат и племянник. И никакой уголовной романтики. Если нарушил писаный и неписаный закон, сотворил стыд и харам, если поэкспериментировал с правами дрожащей твари, то с твоим отцом не поздороваются старики, к дяде в чайную не придут на чай, сестра не выйдет замуж, а брата не возьмут на работу, хотя только что собирались.
Нарушение закона и приличий влечет за собой изоляцию, которая в обществах, где почти все основано на связях, – конец перспективам, и собственным и семейным. Разве что ехать в Кёльн. (Кстати, много ли из тех, кто приехал, бежал именно по этой причине, кто выяснял?) Конечно, и на Востоке общество атомизируется и коллективные узы ослабевают, но тогда и отношения полов становятся свободнее и проблема решается мирными средствами.
Своих и – по инерции, по переносу привычки – чужих женщин на Востоке защищает сила большой семьи и коллективного стыда. Но чужих, которые защищены как бы только наполовину, – вдобавок и сила закона. Чужие ведь они какие-то другие. Если бы у них были настоящие отцы, дядья, братья, разве позволили бы они им так одеваться, в одиночку разъезжать и сидеть по кафе. Но отсутствие видимой большой семьи за их спиной компенсирует очень даже видимое и грозное присутствие собственного государства. Житель «арабских стран и Северной Африки» очень хорошо чувствует, что вся сила его собственного закона, его собственного государства, его юридической и полицейской машины, случись что, будет на стороне европейской простоволосой женщины. За нее ему страшно попадет, он будет – со всеми последствиями для собственной семьи – сокрушительно наказан.
Толпа – вторая причина случившегося возле немецких вокзалов. Ни одно из восточных государств, откуда приехали кёльнские насильники, не позволит собраться без надзора толпе из тысячи мужчин. Если у вас в городе не «арабская весна», а обычный солнечный зимний денек, песок весело хрустит под ногами, сойки перескакивают с пальмы на пальму, толпа из тысячи мужчин, тем более нетрезвых, на вокзальной площади немыслима. Она будет рассеяна, поставлена под жесткий контроль. А раз тут, в Германии, можно собраться, значит, можно и остальное.
И вот первый рецепт. Европейская полиция не должна делать вид, что толпа мужчин из дальних стран в тысячу человек на площади – это ничего особенного, свободные люди в свободной стране могут прогуляться по площади тысячей-другой. Ничтожные собрания правых или, напротив, левых охраняются превосходящими полицейскими силами, а тут не заметили.
Ясно почему. Усиленное внимание полиции к собраниям людей неевропейской внешности может повлечь за собой политические обвинения в расизме. По этому поводу надо перестать переживать. Если приезжие такие же люди, как мы, что вполне верно, то к неевропейской толпе европейская полиция должна начать относиться как минимум так же строго, как к собственной, – например, футбольных фанатов или крайне правых.
Тем более что у пробившихся в Европу в этом году есть неприятный для Европы опыт нарушения закона толпой, за которое потом ничего не было. Отсюда ложный вывод: что нельзя одному, позволено вместе. Один в Европу поди приедь, а толпой – граница нипочем. Есть искушение распространить этот опыт и на другие запреты: эй, ухнем, а дальше сама пойдет. Один раз европейский закон оказался понарошку; так, может, и в раз другой окажется.
Другого раза не должно быть.
Почему Европа представляется местом, где можно то, чего нельзя дома? Потому что люди попали из мира, в котором по-прежнему так или иначе действует коллективная ответственность, в мир, где ее нет и быть не может, и это словно бы освобождает от любой ответственности. Восстановить коллективную ответственность невозможно, это значит изменить себе, перестать быть Европой. Это все равно что одеть европейских женщин в платки и посадить в отдельные автобусы.
Однако необходимо со всей возможной силой показать, что отсутствие коллективной, семейной, общинной ответственности не освобождает от индивидуальной. Она должна быть без всяких оговорок и расовых скидок – такая же, как для белого, который поднял бы руку на мигранта. Выходец из дальних стран, который не трогает свою женщину, но считает возможным тронуть «доступную» западную, такой же расист, как европейский неонаци, который бьет турка за то, что тот не блондин с голубыми глазами.
Европа, которая не применяет коллективные категории к себе, должна перестать применять их и к другим, то есть перестать оперировать массовыми понятиями несчастных беженцев, жителей бедных стран и жертв европейского колониализма, и разбираться с каждым индивидуально.
Коллективную ответственность Европа вводить, не изменив себе, не может. Зато может попытаться создать для новоприбывших привычную сдерживающую среду стыда. Такой стыд всегда кого-то перед кем-то, а когда ты никто и тебя никто не знает, никакого стыда нет. Значит, надо, чтобы узнали: ложный коллектив толпы надо заменить привычным коллективом условной большой деревни.
Возможно, правильнее будет поручить миссию объяснения европейских сатурналий не немкам-соцработницам из кёльнской мэрии и не западным художникам, которые таких пиктограмм понарисуют, что поймут ровно наоборот, а местным членам сирийской, алжирской и так далее общины. Новоприбывших, которые, по словам свидетелей событий, говорили только на арабском, надо интегрировать не напрямую в абсолютно чужое немецкое общество, а сперва в общество сирийцев, алжирцев, марокканцев Германии. Чтобы их там знали по имени, фамилии, роду, племени, родине и матери. Жить сразу как европейцы они пока не сумеют и не все захотят, но сумеют и должны начать жить как сирийцы и алжирцы в европейской стране.
есть один способ,но он очень неевропейский-одно изнасилование-одна виселица.Со времен Суворова работает