Что, по-вашему, самое интересное в эгофутуризме?

То, что под этой маркой объединялись настолько непохожие авторы. Кубофутуристы «Гилеи», несмотря на разницу методов и разность дальнейших творческих путей, были объединены общим пафосом, воспроизводя и развивая тенденции актуального европейского искусства и футуристической поэзии Маринетти. Эгофутуристы, сгруппировавшиеся вокруг Северянина, несмотря на то что застолбили слово «футуризм» несколько раньше, оказались аморфной группой: сегодня нам трудно понять, что роднило манерного Северянина с неоклассиком Георгием Ивановым или, напротив, с одним из главных радикалов в истории русской поэзии Василиском Гнедовым, автором «Поэмы конца», представляющей собой чистый лист без единого знака. Эти люди явно сбились в одну компанию просто потому, что не могли найти другой; довольно скорый распад движения это подтверждает. («Гилея» тоже быстро распалась, но ее эволюция прослеживается с большей и, увы, неутешительной логикой.)

Вместе с тем изучать эгофутуристов в ретроспективе очень интересно, как и вообще всю русскую поэзию 1910-х: там много занимательных и волнующих сюжетов, например путь поэтического эгоманьяка Константина Олимпова, прожившего чудовищную жизнь («Человечество не может себе представить, что Великий Мировой Поэт Константин Олимпов не в состоянии заработать даже одной тленной копейки, чтобы приобрести себе насущных макарон для поддержания своей планетной оболочки. Он умирает от голода и нищеты» — из печатных ламентаций поэта) и объявившего предтечей футуризма собственного отца, второстепенного поэта Константина Фофанова; здесь, конечно, виден невроз богоискательства и «игры в бога», характерный — кто скажет, для декаданса, а кто — для кардинального обновления искусства.