Все чаще в российском политическом дискурсе возникает цифра 10. Михаил Ходорковский дает нынешнему режиму примерно десять лет, не меньше. Доклад НИУ ВШЭ, подготовленный Натальей Акиндиновой, Ярославом Кузьминовыми и Евгением Ясиным к традиционной апрельской конференции Вышки, назывался «Экономика России: перед долгим переходом». Там тоже мелькало понятие «десять лет», например в связи с потенциальным эффектом от повышения пенсионного возраста и реанимации накопительной пенсионной системы.
Теоретически это десятилетие «долгого перехода» можно разложить на несколько составляющих: два года до президентских выборов, шесть лет очередного срока Владимира Путина, два года на транзит от послепутинской эры к гипотетическому торжеству демократии. За это время лидеры транзита, допустим Михаил Ходорковский, с одной стороны, и Алексей Кудрин − с другой, могли бы привести страну к свободным выборам и системе со сменяемостью власти.
Это, разумеется, романтическая конструкция, несколько утопически выглядящая на фоне новостей всего лишь одной, вполне рядовой недели: генерал-майора полиции назначают омбудсменом (это безукоризненная иллюстрация понятия «оксюморон»), в шведской компании Oriflame с демонстративной дидактичностью проводятся обыски, главный следователь страны предлагает сажать в тюрьму за отрицание результатов референдума о присоединении Крыма, а спикер верхней палаты парламента соглашается с тем, что идея эта неплохая.
Утопизм усугубляется тем, что в предвыборные времена, да еще на фоне экономической депрессии, власти придется продолжать кормить народ «чувством великой державы», заполнять «холодильник» шпионами, обнаруженными чеченским арктическим спецназом, и открывать в дополнение первому – внешнему – фронту второй – внутренний – фронт: не только против врагов Башара Асада, но и против пятой колонны внутри страны.
Режим не способен к либерализации и демократизации (не следует ее ждать и в следующем политическом цикле), хотя и задумывается над тем, как скорректировать экономическую политику таким образом, чтобы, не затронув основы автократической политической системы, вернуть показатели ВВП начала нулевых годов и снова завоевать сердца среднего класса. Это важно для того, чтобы и после 2018 года сохранить систему (а значит, власть сегодняшних элит и их лидера) в том виде, в каком она сложилась за последние полтора десятилетия.
Именно поэтому любые разговоры о «Стратегии-2030» на самом деле сводятся к обсуждению возможного плана краткосрочных мер – технократичных и ничего не меняющих не то что в политической, но даже в экономической модели. От того же Алексея Кудрина ждут не столько аналога «программы Грефа», готовившей повестку для «молодого» Путина в 1999−2000 годах, или «Стратегии-2020», ставшей фолом последней надежды перед уходом Дмитрия Медведева и возвращением прежнего патрона, а быстрых и технологичных экономических мер с почти немедленным эффектом.
Проблема в том, что превратить Россию в место дружелюбное для инвестиций можно, однако для этого необходимо поменять политический режим и его фьюжн-идеологию, этот коктейль из теорий заговора, вечно оскорбленного национального достоинства и оправданий системы, где «власть = собственность», а «собственность = власть». В результате вся экономическая политика сводится к этакой дипломатии Дохи, переговорным сверхусилиям, конечная цель которых – повышение цен на нефть.
Любая неустойчивая система, опасающаяся своего биологического исчерпания, внешне хорохорится, а по ночам, оставаясь один на один с самой собой и своей политической бессонницей, начинает шарахаться от собственной тени и окружать себя забором из национальной гвардии и страховочной сеткой из верных олигархов, всегда держащих наготове параллельный бюджет – не для решения проблем, а для заливания их деньгами. Такая система черпает свою легитимность в героическом прошлом страны, причем в строгом смысле другой страны – СССР. Внутренняя политика в результате сводится к политике исторической, а любая война становится «войной памяти» − даже тот же Крым аннексирован сначала ностальгией, а уже потом средствами силовой дипломатии. Ностальгия и стремление приручить историю превращаются в способ легитимации власти.
Электоральные кампании все еще важны для режима – как раз с точки зрения его легитимации: а как же, ведь это система, выражающая волю большинства, при этом делегитимирующая меньшинство, не признающая за ним права на представительство. Однако попытка прикрыть выборы, которые уже на автопилоте фальсифицируются, даже если сама власть этого не очень хочет, авторитетом той же Эллы Памфиловой, − слабое утешение. Для того чтобы обеспечить честность выборов, а значит, легитимность власти, председателю ЦИК по всей стране придется делать то, что она уже сделала на выборах в Барвихе, географически-карикатурном символе российского олигархического капитализма, − отменять выборные процедуры. Строго говоря, единственный способ сохранить легитимность – отменить выборы в принципе. А это решительно невозможно.
В 2016-м те же четыре партии пройдут в парламент. Новые, более агрессивные, закаленные в праймериз «Единой России» фигуры станут защищать режим в период подготовки к президентским выборам 2018 года, на которых на фоне растерянности, политической апатии и слабых надежд на лучшее победит кандидат Владимир Путин.
Кто-то говорит об инволюции, обратном движении режима назад, к советской власти. Кто-то − о том, что это не инволюция, а просто эволюция режима – к большей авторитарности и агрессивности. Иные ждут революцию, обнаруживая в гражданском активизме нуклеус перемен, в участившихся трудовых протестах – новую волну демократии, а в ответах на вопросы социологов – страх, в котором угадываются гроздья гнева.
В России, впрочем, нередко побеждает инерционный сценарий, когда общий интерес совпадает с интересом автократа: давайте ничего не будем трогать (и делать), а то как бы не стало хуже. И суетливо шарим глазами по табло, где движутся котировки нефти.
Это только кажется, что такая модель жизни не может быть доминирующей в течение многих лет. Еще как может. Но транзит подступает объективно. В персоналистской системе «персона» имеет значение. Первое лицо может в 2024 году пойти на очередные выборы – если будет опасаться за свою жизнь и здоровье и за сохранение в безопасности широко понимаемой «семьи», состав которой за грядущее десятилетие все-таки претерпит некоторые изменения.
И тогда это будет время или жестокой борьбы за власть – прямолинейной, как драка в хоккее (звездный час политиков с психофизическим устройством Алексея Навального), или транзита. Модель которого может быть самой разной – от разборок наследников (Маленков−Берия−Хрущев) с быстрой победой хитрейшего до пактов Монклоа по-русски с появлением русского же переходного премьер-министра (например, Алексей Кудрин как Адольфо Суарес).
Да, конечно, потенциальный уход Путина не обеспечивает немедленного благосостояния и долгой счастливой жизни. Да, могут прийти персонажи с совсем уж устрашающими националистическими взглядами – президент и сегодня выглядит образцом рациональности на фоне отдельных представителей своего ближнего круга. Но исторический опыт (движение от Сталина к Хрущеву, от Брежнева−Андропова−Черненко к Горбачеву) показывает, что транзит – это переход от жесткого авторитаризма к либерализации, мягкой или более радикальной. Персоналии здесь имеют значение, но в любом случае консенсус, как внутриэлитный, так и гражданский, общественный, все-таки склоняется в таких ситуациях в пользу перемен.
Только на перемены должен сформироваться спрос. Как в среде тех, кто их станет предлагать, – будь то элиты или контрэлиты, − так и в среде тех, кто их будет массово потреблять. Пока, как справедливо сказано в докладе НИУ ВШЭ, плохие институты и пассивные модели поведения устраивают и власть, и бизнес, и население, даже несмотря на глухое недовольство и попытки протестовать против несправедливости в повседневной жизни.