В чем смысл «Бойцовского клуба»?

Практически все, что вам нужно знать о "Fight Club", вытекает из его времени. Он написан в 1996-м году, и снят в 1999-м. 

Всего за 4 года до выхода книги Фукуяма объявил капиталистические 90-е официальным концом истории, точкой наступления абсолютной стабильности и окончания всех реальных проблем. Поллюционная мечта рухнула в 2001-м, и столь очевидные для нас сейчас проблемы 90-х – расовая сегрегация, бытовой сексизм, подъем радикальных идеологий и т.п. – в то время просто не были нанесены на культурную карту. Вместо этого главным злодеем 90-х была офисная работа, и в 99-м году вышло сразу два феноменально влиятельных фильма, в которых красивый, молодой, обеспеченный городской яппи чувствует, что с миром что-то не так. Это "Матрица" и "Fight Club".

"Fight Club" как критика капиталистического устройства и общества потребления – объект достаточно очевидный. Он рассказвыает историю душевного расстройства в условиях, которые подаются как расчеловечивающие и безвыходные: фукуямская утопия вынуждает рассказчика проявлять свою индивидуальность единственными средствами, которые она вообще способна ему предложить, то есть владением жилья и покупками. Когда это не срабатывает, рассказчик по совету психоаналитика начинает посещать группы поддержки, где ему становится легче от наблюдения страданий других (характерно, что это описание можно отнести и к самому бойцовскому клубу).

Иными словами, травматический опыт представляется в данном контексте антонимом и альтернативой потребительскому, при этом нигде особенно не оговаривается то, что это именно травматический опыт. Логично, что в условиях данного умолчания культивация насилия начинает походить на выход из положения, и душевное расстройство рассказчика создает для него фигуру Тайлера как олицетворения вытестенных, трансгрессивных и в конечном счете совершенно тупиковых желаний. “I don’t want to die without scars” красиво звучит, но скрывает незаметную подмену понятий когда шрамы из терапевтического метода становятся самоцелью.

Тайлер очарователен именно тем, что возникает из ниоткуда. Мы не видим, как он штудирует по ночам учебники химии, отжимается, нарабатывает харизму. Он типичная Мэри Сью, и его персона работает только постольку, поскольку он плод чьего-то воображения (характерно, что в книге рассказчик встречается с ним на нудистском пляже) – и в этот момент читатель по идее должен бы задаться большим вопросом: какого рода фантазию Тайлер собой олицетворяет, если его аутентичность сама по себе требует от него быть фантазией? И какая картина мира требует его появления?

Проблема в том, что сюжет предлагает крайне сомнительную критику консьюмеризма, и столь же сомнительный из него выход. Мир описывается рассказчиком посредством прекрасного сардонического монолога, но это чрезвычайно ограниченная часть мира. Рассказчик избегает реальных явлений капиталистического насилия – урезания зарплат, профайлинга, уничтожения культурных институций. Он не предпринимает собственных попыток к какому-либо экзистенциальному толчку: обсуждая предметы интерьера своей квартиры, ему не приходит в голову заняться керамикой самому. Наконец, он очевидно сторонится связи с другими людьми: даже в группах поддержки его стратегией является молчаливый плач.

Характерна сцена, где рассказчик, в лице Тайлера, под дулом пистолета заставляет корейского продавца в магазине вернуться к своей мечте стать ветеринаром. Как человек привилегированного класса, рассказчик не представляет, что у осуществления такой мечты могут быть социальные преграды – студенческий долг, давление семьи или расизм в академии. По Тайлеру, ветеринаром становятся, сбросив с себя ментальные и потребительские оковы – типичные аргументы людей с достатком в осуждении бедных.

Все это указывает на одну простую вещь: проблема рассказчика кроется не в давлении со стороны капиталистического строя, а в обычной социопатии и нежелании принимать собственные решения. Его туризм в группах поддержки аналогичен буквальному туризму людей достатка в бедные страны: наблюдать чужую боль чтобы спать спокойнее. Рассказчик с большой охотой включается в кулачное мачо-подполье бойцовского клуба (который разве только из недостатка воображения может показаться единственной альтернативой консьюмеризму), но ему сначала требуется придумать себе Тайлера, чтобы тот его туда затащил. Так же, как ему требуется придумать Тайлера чтобы переспать с Марлой.

Не говоря уже о том, что бойцовский клуб повторяет и им самим критикуемые черты капитализма: удовлетворение низших потребностей, соревновательность, социальное давление на участие в потасовке. Бей или будешь бит.

Все это существенно подтачивает якобы антиконсьюмеристский посыл книги, и дополнительно демонстрирует, до какой степени книга апеллирует к культуре сытого среднего класса: после выхода фильма несанкционированный бойцовский клуб открылся в Принстоне, of all places.

И все это можно было бы списать на гений Паланика, если бы не тот факт, насколько притягательным Паланик выставляет сам клуб. Поскольку на самом деле – и это очень видно по качеству прозы – Паланик не занимается обсуждением социальных проблем. Он занимается эстетизацией патологий. Ему нравится писать о трансгрессивном. И появление клуба – та черта, на которой сюжет перестает быть саркастичным комментарием о современной жизни, и становится чистым фан-фестом эротизированного насилия. 

И тут возникает последняя и главная проблема книги: выходом из ситуации для наших героев оказывается... фашизм.

Аналогии в тексте прекрасны. Речь идет о группировке радикализированных мужчин в декадентской республике. Они говорят лозунгами, не имеют права задавать вопросы, и во всем обязаны слушаться главу культа. Они не имеют имен при жизни, и обретают их после смерти (см. историю Хорста Весселя). Они избегают капиталистического рабства в виде работы на корпорации, и занимаются фактическим рабством в работе на группировку. Их цель в том, чтобы спасти общество от самого себя посредством террористических актов. Наконец, они делают из людей мыло.

Неудивительно, что неофашистские форумы постоянно цитируют целые пассажи из фильма (не книги) как свое кредо. Представьте себе на минуту, что актерам на съемках побрили головы – разве воспринимался бы такой фильм как антикапиталистический манифест? Едва ли. Скорее это был бы обычный фильм о скинхедах.

Интересно, что сам Паланик склонен от этой линии отговариваться: по его словам, он просто описывал терапевтическую группу для мальчиков и несколько переиначенный сюжет "Великого Гэтсби", рассказ одинокого выжившего апостола о своем покойном пророке. Проблема с этим описанием, конечно, в том, что оно упирает на романтическую линию в обход трансгрессивной. Тайлер не Гэтсби. Путь рассказчика идет не к самораскрытию, он идет в сумасшедший дом. И никто из участников подполья не становится мужественнее или свободнее: они становятся сектантами на службе идеологического маньяка, чья сила держится на личной харизме, а не на выстроенности и человечности его идей. В конце концов, “we don’t talk about fight club” – это ведь в том числе запрет на обсуждение и оценку собственных действий.

Все это в сумме вынуждает сказать, что "Fight Club" ничего по сути не говорит ни о реальных проблемах капитализма, ни о реальных причинах неудовлетворенности людей своей жизнью, и соответственно не предлагает никаких реальных решений. Вместо этого, все хорошее, что в нем есть, задавлено эстетикой жестокости и молодого фашизма – которые он ни в коем случае не прославляет и не поддерживает, но по факту они описаны непреднамеренно привлекательнее. И за двадцать лет, в слоях общества, не отличающихся ни чуткостью к иронии, ни навыками внимательного чтения, "Fight Club" стал не сатирой (чем он является), а манифестом людоедских идеологий, желающих диктовать обществу, как ему нужно себя вести.

"I've been behaving miserably", пишет о себе рассказчик. Вот именно об этом оно и есть.