Одна из мер, которую вы упомянули, была введение валютного коридора - почти фиксированный курс, который меняется, но в рамках заданных пределов. На первых этапах он позволил снизить инфляцию. Когда начался азиатский кризис и пошло падение цен на нефть осенью 1997-го года, курс был скорректирован. Было ли ощущение у ЦБ, что эта политика становится вредной? Что происходило с этой политикой в конце 1997 — начале 1998 года?
На самом деле, российский валютный коридор был очень широкий. С 1995 года до 1998 курс близко не подходил к границам коридора. Коридор был очень широким и по большому счету играл больше психологическое значение, нежели реальное. Центральный банк никаких интервенций не проводил. Более того, в 1996 году после президентских выборов мы уже начали потихоньку наращивать валютные резервы. Мы покупали валюту, так как понимали, что денежная политика без валютных резервов проводиться не может. В 1997 году в конце октября, а прозвучал первый звоночек в мае 1997 года, случились валютные кризисы в Чехии и Таиланде, примерно по той же схеме. Но мы их увидели, мы их отследили, в МВФ написали запрос, чтобы нам предоставили информацию, серьезный анализ. Мы понимали, что это потенциально наша угроза. Если это случилось в двух странах, то может случиться где-то еще. Это как эффект домино, который на тебя передается. И мы уже опасались в мае 1997 года, что эти волны кризиса могут дойти до нас. Но тогда нам повезло, Россия была на подъеме.
В 1997 году экономика России уже начала расти, структурный спад закончился, низкая инфляция дала какой-то эффект, и 1997 год был годом, когда был плюс в экономической динамике. Когда случился азиатский кризис, то для нас это было сильной неожиданностью, потому что нефтяные цены тогда еще не падали, они были на комфортном уровне. Они начали снижаться в начале 1998 года, и внешне казалось, что у нас очень хорошая ситуация.
Сейчас честно скажу, когда первые события прошли, то день-другой мы думали, что нам не о чем беспокоиться, может тогда не очень хорошо понимали масштабы того кризиса, информация доходила отголосками, все новости интернета тогда еще не были так широко доступны. Второй-третий день, мы сталкивались с массовыми продажами государственных облигаций иностранцами. Случилось так, что я был в командировке за границей. Меня Андрей Козлов замещал, он занимался вопросами банковского надзора, у нас с ним был такой идеологический конфликт. Я был сторонником сохранения резервов и накапливания резервов, а он человек, который создавал рынок ГКО и стоял за защиту процентных ставок. Он считал, что низкие процентные ставки на рынке ГКО важнее, чем наличие валютных резервов. Я лечу в самолете, приземляюсь, звоню в Москву, и мне говорят, что продали сегодня миллиард долларов. Там валютные резервы исчислялись в 20 миллиардов долларов, а это за один день. Я ругался, не помню, чтобы я когда-то в жизни так еще ругался. Это был очень тяжелый разговор, который нам обоим дорого обошелся. Иностранцы в огромном количестве продали ГКО и ФЗ и купили валюту. И вместо того чтобы отпустить курс в этот момент, подразделение, которое этим занималось, выполняло решение, принятое Андреем. Они покупали ГКО и по фиксированным ценам сохраняли доходность. А коридор, который был введен, заканчивал свое действие 31 декабря 97-го года. И мы уже в Центральном банке в этот момент были готовы к тому, чтобы переходить к плавающему курсу. Если бы не было азиатского кризиса, то мы для себя этот вопрос решили. Мы понимали, что это самая комфортная ситуация, когда у тебя курс далеко от верхней и нижней границы, ты потихонечку покупаешь валютные резервы, инфляция уверенно идет вниз. Самый хороший момент, с точки зрения конъюнктуры, чтобы отпустить курс, но мы же не могли сделать это досрочно. Что мы сегодня за два месяца до истечения срока объявляем о завершении политики валютного коридора. Мы решили, что коридор закончится, а мы не сделаем никаких объявлений. Мы ничего не скажем, кончился и кончился. А когда после новогодних праздников нас спросят «а как там валютный коридор» — был и был, закончился. Мы хотели абсолютно спокойно из него выйти, без каких-то официальных заявлений и решений.
Но после того, как начался валютный кризис, азиатский кризис, после того, как случилась эта ситуация на рынке ГКО, который Минфин никак не смог занимать. В дело вмешалось правительство, и Чубайс изнасиловал Центральный банк и заставил Дубинина согласиться с тем, чтобы валютный коридор был сохранен. Решение принимали, как я понимаю, втроем: Чубайс, Дубинин и Черномырдин, я никаким образом не мог повлиять на ситуацию. Дубинин уехал в Белый дом, вернулся и сказал, что сохранится валютный коридор, определяйте его параметры. Он сдал эту позицию, и я считаю, что это была ошибка Центрального банка, нужно было быть более жестким. Я понимаю внутренне мотивацию Чубайса, потому что он считал себя отцом валютного коридора, считал, что его политика правильная. Причем он был страшно далек от денежной политики и не очень хорошо понимал, как эти механизмы работают. В начале ноября 1997 года мы объявили о сохранении валютного коридора на последующий период. Это самые первые дни ноября 1997 года.
Это ноябрь 1997 года. потом несколько месяцев было стабильно до апреля 1998 года, а в мае началось всё резко меняться: ГКО подскочило до 40-50 % в мае-июне. Была ли попытка пересмотреть это решение, потому что как при таких параметрах ГКО можно думать, что удастся выплатить доход с таким темпом роста, что никто не сможет её удержать? Были ли совещания, чтобы перейти к плавающему курсу или было принято решение держаться до последнего?
Вы искусно проскакиваете точки, важные с точки зрения экономической истории. Хотя азиатский кризис продолжал развиваться, где-то в начале 1998 года в России ситуация успокоилась, и инвесторы снова пошли в Россию, они стали опять покупать ГКО, смогли наращивать валютные резервы. И хотя цены на нефть начали снижаться, мы чувствовали себя достаточно комфортно в том плане, что нам удалось выдержать этот удар. Но в конце марта 1998 года Черномырдина отправили в отставку. С одной стороны, это разрушило политическое прогнозирование, считали, что в 2000 году Ельцин уйдет, президентом станет Черномырдин, и политическая предсказуемость и стабильность сохранится. А дальше последовал выбор Кириенко в качестве премьер-министра, которого многие посчитали некомпетентным, он не был утвержден Государственной Думой, и это подтолкнуло многих инвесторов к тому, чтобы уходить из России. В тот момент отношения Ельцина с Думой были и так напряженными: Дума контролировалась коммунистами, а тут еще неутверждение правительства. Это подтолкнуло к тому, что начинаются сокращаться позиции в ГКО, и цены на нефть пошли сильно вниз. Если в начале 1998 года они были около 20 долларов за баррель, то к этому моменту они уже упали к 13. Люди, которые понимали в макроэкономике, как устроен российский платежный баланс, осознавали, что при таких ценах на нефть российскому бюджету, платежному балансу будет очень тяжело. И начались массовые сбросы государственных бумаг. В мае 1998 года Центральный банк принял решение о повышении процентной ставки то ли 100%, то ли 150%, чтобы психологически остудить рынок. Это нам помогло, но это как отпустить курс и сейчас, и тогда у Минфина примерно в равных объемах ежемесячно были платежи по погашению внутреннего долга и внешнего долга валютного. Соответственно, свободный курс, любая девальвация рубля привела к тому, что Минфин мог объявить дефолт по внешнему долгу, у него все равно денег не хватало. Дефолт по внешнему долгу был объявлен раньше, уже в июле 1998 года Минфин перестал платить по обязательствам Внешэкономбанка. Никаких серьезных дискуссий о девальвации в этот момент мы не вели об отмене коридора, потому что было хорошо понятно, что изменение правил еще больше дестабилизирует ситуацию. Тем более, что где-то до середины июля 1998 года давление на валютный рынок было не очень сильным. Там было очень сильным давление на рост бумаг: риск вырос, резко выросли доходности, и в середине июля на двух-трех аукционах Минфин вообще не смог привлечь деньги для выплаты по предыдущим выпускам. И у нас в этот момент были очень жесткие дискуссии, потому что Минфин требовал, чтобы мы их кредитовали. Там технически было устроено так, что центральный банк должен за короткий срок за несколько минут дать кредит Минфину, чтобы расплатиться с держателем. Сначала нужно было заплатить по старым выпускам деньги в погашение, а потом разместить новые, но это делается традиционно так, чтобы Центральный банк ставил деньги на счета держателя госбумаг и через 15 минут проводит аукцион, и все эти деньги возвращаются. Такой 15-минутный кредит. И в какой-то момент мы дали кредит, а Минфин не смог разместить.
Получилось, что мы дали Минфину в кредит, что запрещено законом. И у нас было очень тяжелое заседание, совет директоров по этому вопросу, и с большим трудом мне удалось убедить людей, чтобы мы выписали инкассовое распоряжение, то есть мы просто начали списывать деньги со счета Минфина в погашение задолженности. Наши опасения в тот момент были гораздо больше связаны с рынком госдолга, нежели чем с валютным рынком. По крайне мере, если переводить в терминологию, что первично, мы понимали, что никакие движения с курсом рубля не изменят положение с бюджетом, без изменения ситуации в бюджете изменить ничего не удастся. Именно поэтому в мае 1998 наша идея приглашения Бориса Федорова в правительство министром по налогам и сборам получила поддержку, потому что считалось, что Борис как сильный руководитель сможет что-то изменить. Времени не хватило. Поэтому одновременно с этим в конце июня - середине июля начались переговоры с МВФ, мы уже категорически поставили вопрос, что нужна большая, новая программа, 20-миллиардная, чтобы помочь преодолеть этот тяжелый момент. У Минфина график погашения был безумно тяжелым: до конца 1998 года каждую неделю практически в среднем в год нужно было погашать 6-7 млрд рублей, что было равно 1 млрд долларов по тому курсу. Проблема была на стороне бюджета, и мы достаточно хорошо понимали, что изменениями валютного курса мы ее точно не улучшим, а можем ухудшить. Поэтому серьезно мы не разговаривали об этом, никаких предположений не делали. В самом начале июля (я был в отпуске в этот момент) я прилетел в Лондон на заседание совета директоров Моснарбанка, из Москвы прилетел Саша Потемкин, заместитель по валютной политике. Мы с ним три часа ходили по Лондону, обсудили ситуацию, в тот момент у нас сформировалось решение: если правительство ничего не сделает, если ему не удастся привлечь кредит МВФ, не удастся выправить ситуацию, то что будет происходить дальше? Внутреннего дефолта по внутреннему госдолгу избежать не удастся. Эту идею мы сформулировали тогда. Было понятно: что бы ты ни делал с валютным курсом, можем его девальвировать, а можем отпустить курс, но когда Минфин объявляет дефолт по внешнему долгу, так все иностранцы сразу сбрасывают внутренний долг, и ты объявляешь дефолт по внутреннему долгу. Поэтому мы в тот момент для себя приняли решение, что у нас было условно 18 млрд долларов в тот момент, и мы в неявной форме зафиксировали, что мы не имеем право сделать так, чтобы резервы Центрального банка опустились ниже 10 млрд долларов. Это точка невозврата, когда мы понимали, что ресурсы Центрального банка для поддержания нынешней ситуации исчерпаны. Такая была ситуация в июле 1998 года.
Цена вопроса объявить девальвацию раньше или позже… вы уже приводили в пример, когда ругались на Козлова, что он продал за день миллиард долларов и, насколько я помню, Чубайсе удалось договориться о 20 миллиардном кредите, 4 миллиарда было перечислено и съедено на валютном рынке, потому что, как я понимаю, если у тебя была доходность, в июле была 100% годовых по ГКО, у тебя получается просто дикий арбитраж, то есть при фиксированном валютном курсе многие банки погорели, особенно иностранные, когда покупали ГКО и когда покупали форвардные на покупку долларов по 7 рублей, получается такой арбитраж. Даёшь государству в долг — самый надёжный инструмент. При фиксированном валютном курсе ты получаешь сверх прибыли и потом выводишь, резервы государства таят. Если объявили бы девальвацию в мае, то государству удалось бы сберечь 5-6 миллиардов долларов, которые были потрачены за этот срок.
Я думаю, что если бы мы не объявили девальвацию в мае, то сначала произошел бы дефолт по внешнему долгу, потом по внутреннему, то есть мало бы что изменилось. Может быть, чуть раньше, чуть менее болезненно. Это первое.
Я думаю, что реальная точка невозврата, это был ноябрь 1997 года. В ноябре 1997 года мы могли бы еще безболезненно, так как давление еще не было таким сильным, и там было больше давление на рынок ГКО. Отпустив процентные ставки, девальвация рубля на 10% все это остудила бы. В мае 1998 (опять мое интуитивное ощущение) было уже поздно. Есть известная фраза, что каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Я объясняю логику, какая у меня была в тот момент, я никого не защищаю. В конце июня 1998 года, понимая, что ситуация очень тяжелая, понимая, что погашение огромное, Минфин предложил реструктуризацию внутреннего долга. Он предложил всем инвесторам конвертировать свой рублевый долг в валютный, предложив облигации с погашением в 2018 и 2028 году с доходностью без малого 12 и 13% годовых. Валютной доходностью. При том что у иностранцев было примерно 30% госдолга. Лишь 30% иностранцев-нерезидентов согласились на эти условия, а Минфин объявил, что не хватало как раз этих 30%, чтоб осуществить реструктуризацию. И для того, чтоб она прошла, пришлось Сбербанку в ней участвовать. Минфин очень не хотел, чтоб Сбербанк участвовал в этом обмене, а Сбербанк говорил «А мы чем хуже?». Не только мы считали, что ситуация не может выпрямиться. Так же 70% процентов-нерезидентов считали. Считали, что Россия не прошла точку невозврата. Поэтому, условно говоря, мы в Центральном банке в начале мая проводили серию встреч с банкирами, с руководителями крупнейших банков и с людьми, которые у них работают с макроэкономической политикой. Мы им объясняли ситуацию, и из всех крупных банков только Альфа-банк принял решение о продаже российского госдолга. Альфа-банк кризис 1998 года прошел относительно легко, потому что в августе 1998 года у них в портфеле практически не осталось ГКО и ФЗ. Это не является подтверждением того, что «Сашенька, ты сделал все правильно». Нет, конечно. Просто оценка ситуации сегодня «вот вам надо было бы». По моему личному ощущению, он понимал, что из этого выскочить нельзя. А вот те иностранцы и те резиденты, которым они предлагали обменять рублевые бумаги на валюту — они этого не понимали, а если вы меня спрашиваете, когда была точка невозврата, то в моем понимании, точка невозврата, которую мы проскочили, она была в ноябре 1997 года.
В июне-июле единственная надежда, как проскочить, была связана с большим кредитом МВФ, который вроде как подоспел. После того, как рынок не успокоился, после этого кредита выяснилось, что единственным вариантом был кризис. Или были ещё надежды, кроме кредита МВФ? Как эту ситуацию можно разрулить при таких доходностях ГКО?
Вы правы. Практически все надежды были связаны с кредитом МВФ. Были отдельные моменты, приватизация «Сибнефти», еще какого-то пакета. Но главный вопрос — с кредитом МВФ. И вы правильно говорите, что он был 20 млрд долларов, но когда МВФ принял, что это будет не 20, а 24, то рынок единодушно сказал: «Пф, этого не хватит, чтоб спасти Россию». То есть это был самый конец июля-начало августа 1998 года, и в этот момент ситуация уже пошла в известном направлении. Вопрос был не в «да или нет», а когда это случится.
Интересно и подробно, спасибо