Вы участвовали в подготовке программы Абалкина и программе Явлинского «500 дней» — это была альтернативная программа Гайдара, которая фактически были принята президентом России Ельциным. Чем отличалась ваша программа, которую вы готовили, и почему была принята альтернативная программа, а не та, над которой вы работали?
К началу 1992 года, точнее 1990 года, уже никаких секретов, что делать, не было. В конце 1989 года была запущена польская программа «шоковая терапия» Лешека Бальцеровича. С конца января 1990 года я уже работал в комиссии Абалкина, заместителя председателя Совета министров СССР. Мы организовали поездку группы экспертов, где был Явлинский, Машиц, Колобский, Львин, Григорьев и я. В таком составе мы съездили в Варшаву примерно на неделю. Вернувшись, мы четко написали о том, что было сделано в Польше, и сказали, что это и есть эталонный план реформ. Ведь на самом деле в начале 1990 года у СССР был некий шанс плановой реформы, когда страна была единой. План «500 дней», который писали летом 1990 года — это была попытка Ельцина и Горбачева достичь политического компромисса и провести реформы. Если почитать «500 дней», убрать некоторые нюансы, связанные с нашими идеями по приватизации, жилищного фонда и очереди на жилье, то там есть много интересных вещей. По большому счету все понимали, что есть проблемы макроэкономической стабилизации — это отпускать цены. Потому что ключевой водораздел между плановой и рыночной экономикой — это фиксированная или свободная цена. Здесь нельзя остановиться посередине, любые попытки сделать половину цен свободными, половину — зафиксированными, приводят к тому, что в экономике возникнет дисбаланс. Ключевой вопрос для макроэкономической стабилизации — отпустить цены (было понятно, что система планового ценообразования в советской России уже работать не может) и проводить жесткую денежную и бюджетную политику
В начале 1990 года бюджет уже начал качаться, цены на нефть пошли вниз, расходы начали увеличиваться, внешняя задолженность начала расти. В тот момент еще можно было поймать момент и провести нормальные реформы. Дальше — системные реформы, связанные с приватизацией, реформированием отдельных отраслей, свободой внешнеэкономической деятельности. Эта вещь осталась неизменной, базовой, и она была в программе «500 дней», в программе Явлинского, в более поздней программе Гайдара. Если сказать, что были какие-то разные подходы к тому, как выходить из ситуации, это будет неправдой. К середине 1991 года ситуация резко ухудшилась, «500 дней» не удались, Горбачев испугался. Испугался даже не столько самих реформ, сколько довериться. Когда была написана программа «500 дней», в Кремле два дня проходили совещания, где сидели «стенка на стенку»: с одной стороны — наша группа «500 дней», с другой — экономический блок правительства Рыжкова. И обсуждали блок за блоком, что нужно делать, а Горбачев задавал вопросы и пытался найти какие-то компромиссы. Заседание закончилось тем, что он сказал, что будем делать «500 дней», а через две недели сказал, что есть Аганбегян, которому было поручено свести программу Рыжкова. То есть, на самом деле, он отказался. Лет 7-8 назад на мой вопрос «почему вы все-таки отказались от программы?» Михаил Сергеевич мне ответил так: «Сереж, ну как я мог вам доверить страну? Я вас не знал, вы были такие молодые и неопытные». Страх политика довериться и повесить на старых, испытанных игроков, которые прошли с тобой много лет, и которых ты хорошо знаешь — вот что значит «Старый конь борозды не испортит». Но выяснилось, что и нового предложить он не может.
С начала 1991 года начался развал СССР. Республики одна за другой забирали себе федеральные налоги, полномочия, союзный бюджет, который, фактически, финансировался за счет эмиссии Центрального банка (тогда — Госбанка). Уровень макроэкономического неравновесия начинал зашкаливать. Я делал оценки, и получалось, что чуть ли не 50% ВВП был дефицит бюджета. Случившийся августовский путч, фактически, поставил крест на Советском Союзе. Когда в путче участвовали вице-президент, председатель парламента, от председателя министров до министра обороны, начальник секретной полиции — было понятно, что государство после этого перестанет существовать, что и случилось. В какой-то момент Ельцин понял, что власть упала ему в руки, и начал думать, кем себя окружить, с кем делать реформы. Тогда Явлинский, Ясин, я — мы работали, что называлось «комопупками» — Комитет по оперативному управлению экономикой, который вместо правительства СССР существовал. Мы пытались согласовать какой-то экономический договор, понимая, что республики уже стали политически самостоятельными, пытались договориться о правилах экономической жизни в таком пространстве, сохранить связи между республиками, сохранить какой-то союз. Группа Гайдара встала четко за выход России из СССР, за развал СССР, за развод между республиками. Это оказалось, видимо, ближе к позиции Бориса Николаевича Ельцина, и он сделал ставку на них. Если говорить про экономическую программу, программу реформ, то существенных различий не было. У нас не было разногласий, что нужно делать, мы все это видели примерно одинаково. Могли спорить относительно того, как делать. Например, должна быть ваучерная приватизация, нужно ее делать быстро, сразу начинать, либо отложить на немножко. К вопросу о том, что нужно отпускать цены и вводить единый курс рубля — никаких разногласий у нас не было. Разница была в том, кто правильно видел политическое устройство конструкции, а не в том, что делать в экономике.
Я правильно понимаю, что ключевое различие было не в экономике, а потому, что ваша группа выступала за, в том или ином виде, сохранение Советского Союза кооперации тесной между республиками, а группа Гайдара сразу мыслила, что Россия — независимое государство, и что мы занимаемся только Россией. Почему, как вы считаете, Ельцин принял решение двигаться именно с группой Гайдара, потому что ему было проще двигаться с Россией как отдельным государством?
Не могу сказать, что мы хотели сохранить СССР, но понимали, что у 12-15 стран, связанных единой денежной, экономической системой, нет даже самостоятельных границ и таможни. Неурегулированность отношений между республиками, в том числе и в сфере денежного обращения, потом еще 1,5 года колбасила и Россию, и все остальные республики.