— Давайте перейдем к приватизации. Участвовали ли вы в чековых аукционах, привлекали ли вы чеки вкладчиков?
Мы во всем принимали участие. Чековые фонды мы не делали, потому что выгоднее было покупать за деньги. Нас пытались несколько раз туда втянуть, но невыгодно было. А дальше, да, и в чековых аукционах принимали участие, во всем.
— Какие предприятия вы купили в рамках чековой приватизации? Были ли интересные активы?
Там же не было такой ситуации, чтобы предприятие продавалось, во всяком случае те, которые я помню, были, конечно, мелкие предприятия. Я не помню предприятия, которые продавались исключительно на чековом аукционе, всегда это было комбинированно: часть чеки, часть трудовой коллектив, часть аукцион, часть еще что-то. Чисто на чековых моделях даже припомнить не могу.
— Давайте перейдем к другому, на мой взгляд, весьма сомнительному типу приватизации - инвестиционные конкурсы. Тогда, по сути, шел конкурс обещаний
Инвестиционные конкурсы всегда были частью более общей схемы приватизации, то есть не было такого, даже в случае с «Юкосом», чтобы контрольный пакет был продан в рамках инвестиционного конкурса. Всегда было несколько моделей одновременно.
— Все-таки это был довольно популярной моделью, многие критикуют модель инвестиционных конкурсов, потому что это был конкурс обещаний, кто больше пообещает вложить. А потом, когда уходил контроль над предприятием, все эти обещания забывались. Вы, например, участвовали в конкурсе по Усть-Илимскому лесопромышленному комплексу, по результатам которого «Менатеп» должен было проинвестировать 180 млн долларов. Выполнил ли «Менатеп» свои инвестиционные обязательства?
По Усть-Илиму я не помню. Предприятие было не очень интересное. Ведь банк очень часто принимал участие в покупке предприятий для кого-то другого, то есть по заказу. Во всяком случае, я в этой работе участия не принимал, поэтому хорошо не помню. А вот «Апатит», да. Там был сходный инвестиционный конкурс, исходная сумма предлагалась. Это легче будет рассказать, потому что я непосредственно руководил «Апатитом» и, соответственно, подробно помню всю эту историю с инвестиционным конкурсом. Было несколько элементов приобретения его акций, в том числе инвестиционный конкурс. Он был неприятен тем, что, во-первых, тебе предлагают инвестиционную программу, которую ты никак не можешь проверить, что она, собственно говоря, из себя представляет, потому что тебе даже данные предприятия не раскрывают до момента проведения конкурса. Но главное не в этом. Приходишь потом на конкурс, выигрывает тот, кто предлагает большую сумму.
— Которую никак не проконтролируешь!
Ты предлагаешь большую сумму, а под нее проекта нет, то есть непонятно, подо что ты предлагаешь. Я не большой любитель нарушать закон, поэтому я всегда искал, как сделать то, что мне хочется, не нарушая закон. Закон мы придумали не нарушать следующим образом. Инвестиционный конкурс не описывал, каким образом ты должен вкладывать эти самые инвестиции в предприятие. Это изменилось в достаточно поздние годы, когда в инвестиционном договоре стали писать, что ты предоставляешь эти деньги безвозмездно, вкладываешь их в уставной фонд предприятия и так далее. Как только они это сделали, я для себя инвестиционные конкурсы закрыл. А до этого я предоставлял предприятию инвестиционный кредит, процентный, естественно. И куда ты будешь вкладывать эти деньги? Никуда. Будешь хранить у нас. С точки зрения закона — все чисто, а с точки зрения реальной жизни, конечно, издевательство.
Мы приходим на предприятие. Там директор такой серьезный. Дает мне проект: увеличение объема производства апатитового концентрата до девятнадцати с лишним миллионов тонн. А потребление меньше девяти. Я говорю: «Ну и куда?» Наша задача — производить девятнадцать миллионов тонн, это уже съезд то ли двадцать пятый, то ли двадцать шестой давно постановил. А уже 10 или 7 лет прошло с того времени. Я говорю: «Понятно, до свидания». В общем, я его уволил.
Сделали проект, вывели его на производство где-то восьми с половиной миллионов тонн. Потом докупили предприятия, в общем, это стало то самое «Фосагро», которым теперь руководит господин Гурьев, я его поставил в определенный момент руководителем этого холдинга. Потом вытащили этого директора «Апатита», было же уголовное дело, ему уже к тому времени было лет семьдесят. Спрашивает его прокурор Шохин: «Ну и как вам комсомольцы? Они предприятие вам разрушили», а он говорит: «Нет, не разрушили, они его подняли». Я-то думал, сейчас по мне пройдется. Этот начинает его заводить: «Вот если бы у вас были такие ресурсы, как у них, вы же сами смогли бы поднять предприятие?». Дед стоит, смотрит на Шохина, говорит: «Знаете, я бы не смог, а они смогли». Я до сих пор запомнил, для меня это был, пожалуй, самый эмоциональный момент в первом процессе, потому что директор меня реально не любил, я же пришел и уволил его, но не попер против правды.
— Тем не менее, это не отменяет того, что государство очень мало получало за свои пакеты, а обещания, данные в рамках инвестиционных конкурсов, не выполнялись. Фактически это была профанация всего процесса приватизации. И денег нет, и инвестиционные обещания по факту не выполнялись.
Вы же прекрасно понимаете то же самое, что понимало в то время правительство. Вот есть красные директора, которые по своему менталитету являются начальниками цехов. И они просто не могут управлять в массе своей предприятиями. Как передать такие предприятия современному менеджменту? Вот вам приватизация. А откуда на нее деньги взять? Денег было взять неоткуда. Был вариант привлечь иностранцев, но они, во-первых, не очень-то и хотели, во-вторых, это было политически трудно для них. Был вариант другой — чешский вариант — собственно говоря, мы к этому варианту склоняли, но правительство на это не решилось. Закройте чековые фонды, отдайте нам управление плюс некий пакет и вперед. Но, честно скажу, я потом много с ними разговаривал, спрашивал, почему они не пошли на такое. Единственное, более-менее логичное объяснение мне дал Кох: они считали, что у них слишком мало времени. Что было на самом деле — я просто не знаю.