Осознание болезни – самое трудное для людей с психическими расстройствами. Если у человека болит сустав или желудок, он чувствует боль и понимает, что нужно что-то делать, чтобы она прошла: обращаться к врачу или в аптеку, покупать и принимать лекарства, сдавать анализы и так далее. Если у человека депрессия, паранойя или галлюцинации, то боли он не испытывает и не осознает, что чем-то болен, что он нуждается в лечении, что ему нужен врач. Поэтому в случае с психическими болезнями скорее окружающие понимают, что с человеком «что-то не так», чем он сам. Но даже если человек случайно споткнется и упадет на улице, рядом можно услышать смех, а если у человека расстройства психики, то такой смех может быть еще сильнее, во всяком случае сильнее, чем желание оказать какую-то помощь.
Я впервые понял, что болен, в сентябре 2000 года, оказавшись в психиатрической больнице. Тогда я был довольно занудным учителем истории, над которым смеялись ученики, и аспирантом дневной формы обучения. Как раз осенью 2000 года мне нужно было сдавать на кафедру свою кандидатскую диссертацию, но сдавать мне было нечего. Три года обучения я потратил, во-первых, на зарабатывание денег себе на жизнь (зарплаты и стипендии тогда задерживали на срок от двух-трех месяцев до одного года), во-вторых, на написание не менее занудных трудов о «классовой природе СССР» и «марксистском анализе советского общества», которые я пытался пропагандировать среди небольшого кружка единомышленников.
Первыми заметили, что со мной «что-то не так», коллеги-учителя и администрация школы. В один прекрасный день мама сообщила мне, что директор школы звонила ей и просила за мной понаблюдать. Поняв, что диссертацию сдать мне в этом году не удастся, я решил резко исправить свои отношения с учениками, которым до этого наставил немало двоек, из-за чего некоторые старшеклассники даже звонили мне домой с угрозами. Путь, который я избрал – клоунада – шокировал и учеников, и коллег. Нарастающая мания преследования в сочетании с манией величия сделала мою работу в школе невозможной. По настойчивой просьбе администрации я написал заявление об увольнении. Мама пыталась меня отвезти сначала к невропатологу, потом в психдиспансер, потом вынуждена была вызвать скорую, которая и отвезла меня в психбольницу.
Характерный эпизод первого дня моего пребывания в больнице. Меня, как и всех поступающих, сперва поместили в надзорную палату – рядом с постом дежурной медсестры. Перед постом в коридоре на железной кровати лежит привязанный довольно крепкий мужик. Я спрашиваю ребят в палате, кто это. Мне отвечают:
– Цыганский барон.
Я выхожу в коридор, тихонько подсаживаюсь к нему и говорю:
– Как вы думаете, у нас еще есть время?
Тот на меня удивленно смотрит и говорит:
– Конечно.
Я продолжаю:
– Нам очень повезло, что мы в Одессе, а не в городе Грозном. Когда-нибудь на Земле обязательно будет цыганское государство.
Мужик долго обдумывал, потом спрашивает:
– Батя, а где наша родина?
Не помню уже, что я ему ответил. Но потом мне объяснили, что никакой он не цыган, а украинец, и служил он прапорщиком внутренних войск.
Первые две недели пребывания в психбольнице я не верил в то, что болен. Я думал, что все это какая-то ошибка или случайность, да и окружающие меня пациенты отнюдь не казались мне больными. Во всяком случае большая часть из них мне казалась вполне нормальными людьми, которые оказались здесь непонятно почему. С некоторыми я даже подружился. Какое-то время мне казалось, что все вокруг – какая-то постановка или розыгрыш, и завтра ко мне придут и скажут: «Извините, Иван Петрович, мы вас разыграли, возвращайтесь в школу на ваше место учителя».
Но время шло, и все понятнее становилось, что назад в школу мне дорога закрыта навсегда. Из аспирантуры меня исключили, пока я был в больнице, за невыполнение учебного плана. Когда после выхода из больницы я пришел к своему научному руководителю – почтенной даме-профессору, она мне сообщила, что я исключен, и она не имеет больше ко мне никакого отношения. Поскольку я был в хороших отношениях с деканом, я по его совету подал прошение продлить мне срок обучения в аспирантуре на два с половиной месяца, которые я находился в больнице, предоставив больничный лист. Прошение удовлетворили и даже выплатили мне за эти два с половиной месяца стипендию, но, естественно, завершить диссертацию я не смог. Бывший научный руководитель не желала иметь со мной далее дела, а нового я так и не нашел. На просьбу устроиться в университете хотя бы лаборантом я получил отказ. Просидев еще два месяца без работы, я пошел рабочим-озеленителем в «Горзелентрест», где более 30 лет работала моя мама.
Уже не вспомню, в какой именно момент до меня дошло, что то, что со мной происходит, ненормально. Помню только, что это было еще до посещения первого психиатра.
Лет до 11-12 считала, что «собеседники» в голове – это лишь внутренний диалог, который есть у каждого, пока в какой-то момент не узнала, что, оказывается, у других людей внутренний диалог представляет собой совсем другое.