Тут возможны два ответа. Если говорить о загадках текста — то это не стихотворение, а X глава «Евгения Онегина», которую Пушкин тщательно зашифровал. Восстановлено лишь несколько отрывков («Властитель слабый и лукавый…» и прочее хрестоматийное), было несколько попыток реконструкции, но ни о какой достоверности тут не может быть и речи.
А если мы говорим о загадочности в смысле «как это сделано? почему так?», то я назвал бы стихотворение «Воспоминание» (rvb.ru), на мой взгляд, вершинное стихотворение Пушкина. Поразительно здесь все — от метрики (нечастое сочетание шестистопного ямба с цезурой и четырехстопного ямба, создающее эффект неравномерного качания, прилива-отлива), и интимный уровень элегической интроспекции, далеко превосходящий большинство современных Пушкину текстов (за исключением, может быть, Баратынского), и — самое главное — то, что Пушкин, создавая один из самых совершенных своих текстов, отбросил великолепное его продолжение. Канонический текст оканчивается строками:
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
В черновике же стихотворения после этого стоит еще несколько строк, которые, как пишут комментаторы, «не были обработаны Пушкиным», но стихотворение появилось в печати без них:
Я вижу в праздности, в неистовых пирах,
В безумстве гибельной свободы,
В неволе, бедности, изгнании, в степях
Мои утраченные годы.
Я слышу вновь друзей предательский привет
На играх Вакха и Киприды,
Вновь сердцу моему наносит хладный свет
Неотразимые обиды.
Я слышу вкруг меня жужжанье клеветы,
Решенья глупости лукавой,
И шёпот зависти, и лёгкой суеты
Укор весёлый и кровавый.
И нет отрады мне — и тихо предо мной
Встают два призрака младые,
Две тени милые, — два данные судьбой
Мне ангела во дни былые;
Но оба с крыльями и с пламенным мечом.
И стерегут… и мстят мне оба.
И оба говорят мне мёртвым языком
О тайнах счастия и гроба.
Как можно было отказаться от этого? Это сравнимо, наверное, если не с отсечением у самого себя конечности, то с замазыванием части полотна — с хладнокровным (хладнокровным ли?) пониманием, что так будет лучше, лаконичнее. Загадка. Когда я думаю об этом стихотворении, я не могу заставить себя читать его без второй части.
И не меньшая загадка — кто эти два ангела, две тени милые, которые уже зовут Пушкина к себе? Комментаторы Пушкина говорят о том, что одна из теней — Амалия Ризнич (wikipedia.org), которой посвящено написанное ранее тем же размером стихотворение «Под небом голубым страны своей родной…» Кто вторая — кто-то еще из возлюбленных Пушкина, рано умерших, о ком мы не знаем? Можем ли мы вообще говорить об этом в контексте стихотворения, явно переводящего земную любовь в сферу небесного (так Беатриче решила спасти душу Данте и послала к нему Вергилия, и в Беатриче, встреченной Данте в раю, не было ничего земного)?