Почему в современной русской поэзии стало «культурной нормой» писать без использования прописных букв и знаков препинания?

На этот вопрос проще всего было бы ответить, сказав, что это не стало культурной нормой, даже в кавычках — в конце концов, если взять весь пласт текущей литературы, и очень грубо разделить его на традиционную и не очень, то думаю, что традиционный кусок в количественном отношении перевесит.

Но дело тут вот в чём. Отношения любого актуального искусства с нормами состоят в том, что, по выражению одного коллеги, авторы делятся на тех, кто даже после выпуска всё ещё пытается сдать экзамен в Литинституте, и на тех, кто знает, что Литинституты делаются своими руками.

Иными словами, любая манера письма становится доминирующей не потому, что она используется суммарным большинством, а потому что из всей суммы активных авторов выделяется группа, не обязательно большая, считающая себя способной из всех существующих моделей письма выбрать что-то одно, что нужно, и что работает — и утвердить не в форме стандарта и манифеста, но в форме суммы собственных действий, "голосующих" за одно и "не голосующих" за всё остальное.

И дело тут совсе не в заглавных буквах и пунктуации — существенная часть современной актуальной поэзии вышла из опыта Драгомощенко и Айги, оба из которых употребляли и пунктуацию, и заглавные буквы — только ощущения родства с традицией рядовому читателю они не прибавят вообще никак.

Что именно такой метод письма означает и как его можно интерпретировать — думаю, тут каждый автор ответил бы как-то по-своему, так что я говорю не за всех, и наверное даже не за себя, а просто представляю один из способов об этом сказать. Если традиционная манера письма в широкой степени декларативна, то есть даже при чтении про себя, читается как бы вслух, то текущая, без заглавных букв, пунктуации и чаще всего верлибром — интроспективна, и даже при чтении вслух, читается скорее как про себя.

Почему именно интроспективное чтение становится актуальным — тут можно предположить довольно много причин. Отчасти, литература за двадцатый век накопила такое количество нового опыта, что этот опыт всё ещё не до конца переварен, и ему требуется взгляд скорее вовнутрь, даже если обращение идёт вовне. Отчасти, поскольку общественные модели того же века были и остаются скорее массовыми, чем личностными, так что искусство предлагает здесь своего рода альтернативу. Отчасти это, как ни странно, ближе более древним традициям, от заговоров до молитв.

Но так или иначе, как уже было сказано, всё тут упирается в сумму индивидуальных авторских выборов, способных составить достаточно убедительный взгляд на всю текущую литературу в целом. Никакой одной причиной всех сразу не охватить — кроме, возможно, той, что все остальные взгляды просто менее убедительны.