Зачем нужно читать Мамлеева?

Ну вот вышло так, что не дано русской литературе ни Бэрроуза, ни Истона Эллиса, ни хотя бы Иэна Бэнкса, на худой день — а дан Мамлеев.

Мамлеев — это как если "Розу мира" всю скопом спустить на землю и поместить в картофельный рынок у станции электрички — не даром они с "Шатунами" почти в одно время написаны. Оно складывается когда есть внутренняя необходимость выйти из существующего мироустройства — которое уже несколько поколений суть Бытие от Хармса — но оно повсеместно, и не даёт возможности строительства каких угодно альтернатив. Все попытки выхода — или пошлы, или беспутны, или запрещены идеологически. Остаётся только искать выхода во что-то не совсем от мира сего, но инструментарий для работы с чем-либо не от мира сего к тому моменту оказывается давно утрачен.

В лучшем случае побег происходит как в знаменитой инсталляции Кулика про человека, катапультировавшегося в астральный космос. В худшем — через кишки, гуро, зелёных слоников.

Как бы, а что ещё есть-то? Телесная эзотерика — это духовная практика минимальной степени организации. Скопцы и хлысты хотя бы увечили себя сами — здесь же направленность осуществляется почти исключительно за чужой счёт.

Казалось бы, всё это надобно запретить и сжечь — а вот хрен, это надо читать. И вот почему.

Слишком легко списать мамлеевщину на ущербные экзерсисы одного больного, как будто его осевые темы не имели своего отражения в реальности. Но в культуре всё происходит не просто так.

В каких-нибудь 1890-х Мамлеев мог бы быть рядовым мистиком-интеллектуалом, собирающим подшивку статей о попытках взвешивать покойников в момент смерти. Незадолго до революции он был бы культовой фигурой вполне Гурджиевского калибра, с гимнами и жрицами и таким всем. Но он стал теневым послевоенным писателем, чьи рукописи давались только тем, кому надо и когда надо. Мамлеевская ниша образовалась в подтексте подтекстов, описании течений максимально удалённых от гласного мира, но всеприсутствующих просто по факту их ежедневного наблюдения.

Так что Мамлеев необходим нам хотя бы для понимания собственной духовной истории. Можно, конечно, пытаться разделить его эпоху на единство и борьбу официоза с шестидесятниками, но это никогда не будет полной картиной — потому что пока одни поднимали целину, а другие искали убежища за городом, где-то в подвале кирпичного дома, между бывшей церковью и бывшей усадьбой, с шилом в руках сидел кто-то — искавший уйти куда-то.

Мамлеев этого кого-то чувствовал, вот и всё.