Я воевал в Афганистане, был ведущим хирургом, работал на границе с Пакистаном. Наша бригада очень часто принимала участие в боевых действиях и естественно к нам поступали раненые, у которых были ранения несовместимые с жизнью. Приходилось таких оперировать, то есть проводить медицинскую сортировку. Это страшная вещь - проводить медицинскую сортировку. Когда берешь человека на операционный стол, например, солдата или офицера, и понимаешь, открывая брюшную полость или грудную клетку, что здесь ранение несовместимое с жизнью. Это страшно. Я не стану говорить, что я покрываюсь резким потом, не всегда это происходит и ощущается.
Но сразу представляешь, что чья-то мать не получит этого парня, чья-то жена не получит этого молодого мужчину обратно домой и никогда его не увидит, и чьи-то дети не увидят отца. И появляется ощущение не то чтобы безысходности, а какой-то глухой тоски. Я сам офицер, кадровый военный врач, но я не представлял себя на его месте. Да, все могло случится, я отдавал себе отчет и бывал в таких переделках и ситуациях, когда жизни угрожала самая прямая опасность. Но такого, что "со мной это тоже может случится" - нет, я такого не представлял. А вот ощущение тоски я испытывал. Испытывал там на войне в Афганистане, испытывал и впоследствии, когда брал кого-то на стол будучи уже заведующим отделения сердечно-сосудистой хирургии крупной московской больницы и ведущим хирургом клиники. Тоже такое бывало, когда оперируешь на сердце или на аорте. Например, когда накладываешь зажим на аорту, а она вся поражена атеросклерозом и хрустит буквально. И в этот момент понимаешь, что теряешь этого человека. Не всегда так случалось, к счастью. Но тем не менее ощущение глухой тоски - его явно испытываешь. Это страшное ощущение. Поэтому не зря по статистике врачи хирурги, анестезиологи и реаниматологи живут намного меньше чем другие наши соотечественники.
Уважение вам.