Почему так много людей интересуются научпопом и они хотят ли разобраться в науке лишь поверхностно?

Здесь есть два вопроса: почему это происходит вообще, и почему это происходит сейчас.

За век двадцатый западная цивилизация достигла той степени насыщенности населения, образования и технологии, когда общество не может больше производить существенные качественные и количественные прорывы, и вступает в долгий период оптимизации. Тут можно провести параллель с эволюционным развитием мозгов: в какой-то момент наращивать ещё больше нейронов становится неэффективно, поскольку их всех нужно кормить, так что мозг перестаёт расти в размерах и начинает увеличивать количество связей между нейронами. Общество работает точно также.

Всё это вдобавок долго подогревалось аналитической философией, склонной скорее считать, чем интерпретировать, и в конце концов приведшей ея апологетов к заманчивому предположению, что если достаточно научно измерить всё окружающее, а затем достаточно оптимизировать человека и его быт, окружив его самым правильным количеством знаков, рычажков и давлений — то вот тогда и наступят свобода, равенство и мир во всём мире.

Аналитическая философия, разумеется, была долгое время в тени, пока сперва не выросло поколение, воспитанное в атмосфере космической гонки и бума научной фантастики, из которого и вышли самые известные нам популяризаторы науки, от Сагана и Доукинза до Хоукнга и Тайсона.

А потом подоспел интернет, и количество связей между людьми возросло тысячекратно.

Именно интернет, а затем мобильные технологии более всего вселили в рядового человека веру в научный прогресс и оптимизацию — потому что достижения космической гонки оному не очевидны, а до них главным театром технологий была, извиняюсь, мировая война. И не удивительно, что эта вера вытеснила и традиционные веры, и достижения континентальной философии, и культуру, которые всегда предостерегали перед излишним доверием к рационализму, а после войны и вовсе разочаровалась в науке как в дисциплине, способной дать человеку ну хоть что-нибудь.

Но у обывателя историческая память короткая и избирательная, так что мобильнику, как синице в руке, он доверяет больше. А значит — all aboard the hype train, транзитом через технокоммунизм к тепловой смерти вселенной.

(Ну и не стоит много расписывать, почему рядовому юзеру наука оказывается милее в разжиженном виде: смотреть снимки галактик все любят, а вычислять параметры гравитационной линзы — не очень.)

Отдельный вопрос — что будет дальше.

Человечество проходило этот путь уже раз двадцать в меньших масштабах, каждый раз, как появлялась технология, сильно сокращающая дистанции. Это было при появлении алфавита и колеса, печатного пресса и парового двигателя — все внезапно впадают в надежду, что вот-вот и наука спасёт весь мир, решит все вопросы, даст нам самого сытного хлеба и самых эффективных зрелищ, укроет нас от страха нощнаго и стрелы летящия во дни, и можно будет наконец выспаться.

За ней неизменно приходит разочарование, когда понимаешь, что на вопросы о том, как вообще жить с другими и самому с собой, кем быть, и что делать, и нахрена это всё вообще нужно — не ответят ни Гугл, ни Хоукинг, ни двигатель внутреннего сгорания. А ещё потому, что вскоре после технологического прорыва обычно происходит какая-нибудь очень большая война, как бы намекающая, что технологии может быть и становятся лучше, а люди — не очень.

И тогда обычно происходит возврат к культуре. Просто культура добрее. Она как мать, она всегда примет, и ничего от тебя не требует. И в отличие от науч-попа, на вышеупомянутые вопросы она таки может что-нибудь предложить. 

То же самое будет и в этот раз, и лучше бы нам не затягивать с этим возвратом, потому что если теперь опять дойдёт до войны, мы конечно выживем, но возненавидим науку и технологию до такой степени, что пройдёт очень и очень долгое время, пока мы снова решимся к ним обратиться.