Теперь Кью работает в режиме чтения

Мы сохранили весь контент, но добавить что-то новое уже нельзя

Есть ли преемственность от фильмов Бергмана к Тарковскому и в чем она выражается?

Кино
Daria Demekhina
  · 1,5 K
Кинокритик, исследователь кино. Сотрудник библиотеки киноискусств имени С.М. Эйзенштейна...  · 17 мая 2016

Очень хороший вопрос. Разумеется, есть. Нужно смотреть фильмы Тарковского и Бергмана – и это становится очевидным. Не хочется прозвучать по-снобски, но это действительно так.

Если отодвинуться чуть назад, то где-то в 1960-е годы в советской культуре (в том числе и в кино) происходит значительный перелом. Если мы посмотрим Марлена Хуциева (например, «Заставу Ильича», хотя уже даже и в «Июньском дожде» чувствуется этот большой перелом), то становится очевидно: очень многое в кино связано не только с неутихающими переживаниями о Великой Отечественной войне, но и о элементах, понятных во многом именно советскому жителю, со свойственной мифологией. Это, своего рода, «советская рефлексия»: есть я, есть мой отец, который погиб на войне (ну или в 30-е, но это все условно «отец, погибший на войне») и есть мой дед, который был красноармейцем и пронес в Россию революцию.

Да и вообще: что такое советская идеология? Это, очевидно, движение к коммунизму; этот коммунизм вырос из марксизма, который вырос из немецкой классической философии, которая во многом выросла из эпохи просвещения, которая базируется на Возрождении, которое базируется на античности, и вот так можно проследить эту связь с мировой культурой от древних греков до Ленина. Такая конструкция может восприниматься иронично нами сейчас, но для людей, которые жили в начале 60-х, это казалось более чем естественным, так как СССР – это модернистское государство, которое стремится к прогрессу для всех людей во всем мире. Безусловно, можно спорить о том, насколько эти практики были реальны на самом деле, но многие в этой действительно верили

Так как немного размываются границы и люди чувствуют себя живущими в едином пространстве (о границах которого также можно спорить)

вторая половина 1950 - 1960-е – это время, когда все на европейском континенте переживали примерно схожие чувства. Тогда свершается явление открытия кинематографических границ. Выясняется, например, что великая кинематографическая традиция есть в Японии, когда все открывают Куросаву и Киногасу и Мидзакуси и Синто. Или выясняется, что существует, о чем мы сейчас уже мало помним, феномен бенгальского кинематографа и фигура режиссера Сатьяджита Райа. Одновременно значительный расцвет кинематографа происходит и в Европе. Речь идет и об СССР, и об Италии, и о Франции, и о Германии, и об Испании, и, разумеется, о Швеции, где работал Ингмар Бергман.

Так, если вы увидите «июльский дождь» Хуциева, то вдруг поймете, что его картина очень похожа на работы Антониони, при том, что Хуциев не видел ни одного фильма Антониони на тот момент, когда он это снимал

Таким образом, возникает общее единое интеллектуальное поле. И постепенно, когда эта эпоха подходит к своему разрешению; когда советские танки входят в Чехословакию, в Венгрию; усиливается гонка вооружения, наступает разочарование в советской культуре. В этой советской идее, великой советской цивилизации режиссеры уже не ищут вдохновения. Они не оборачиваются на революционное прошлое, а начинают в обход этого прошлого искать вдохновения в мировой культуре. И если мы посмотрим любой фильм Тарковского, то обнаружим, что для него христианское культурное наследие гораздо важнее, чем революционное прошлое как таковое

Ощущение европейской цивилизации, экзистенциальные поиски и вопросы христианской веры и христианства играют для Андрея Арсеньевича очень важную роль. Антониони, Куросава и Бергман являются такими референсами, из которых Тарковский черпает вдохновение. Он не слепо копирует их, но это тот киноязык, в котором он работает, потому что традиция, которая есть в советском кинематографе, его не устраивает. «Андрей Рублев» Тарковского абсолютно оппозиционен «Ивану Грозному» Эйзенштейна, хотя оба они сняли два великих фильма про нашу историю

Тяжело говорить: «посмотрите вот на этот кадр, а теперь на этот – видите связь?». Лучше сравнивать, непосредственно работая с их фильмами. Но для Бергмана, как и вообще для шведского кинематографа той поры, крайне важны размышления о Боге. Бог – тот, кто через природу взаимодействует с людьми – это один из типичных представителей классического шведского фильма уже начиная с 20-х годов