Я живу в хорошем месте. Мои окна выходят на примыкающий к красивой городской набережной небольшой парк с детской площадкой, теннисным кортом и бетонными столиками, за которыми старики играют по вечерам в шашки, а набережная идёт от него дальше до огромного подвесного моста, мимо смотровых площадок, на которых люди, съезжая с шоссе, иногда останавливаются и смотрят на расходящиеся вдалеке сухогрузы. Видели бы вы это место под снегом — чистый Брейгель. Туда не обязательно даже ходить — можно просто подойти и выглянуть в окно.
Ходить нужно в другом направлении — в противоположном, где человеческая набережная заканчивается, и начинается промышленная.
Там есть заброшенный парк с кусками старой деревянной верфи, куда течение сносит мусор со всей береговой линии. Его невозможно открыть для публики, потому что земля там пропиталась накопившимися за прошедшие десятилетия токсичными отходами, которые неминуемо окажутся вновь в воде, стоит потревожить морское дно. К нему примыкает станция экологической службы, где находятся стоянка мусоровозов и обслуживающий их ангар. Там есть длинные бетонные балки прошлого века, со всё ещё торчащими из них жестяными скобками и штырями, пирамиды пластиковых дорожных конусов, моргающие фонари, огромные насыпи крытой брезентом дорожной соли, ряды тракторных ковшей, сходящиеся и расходящиеся бетонные блоки выше человеческого роста, образующие необычные коридоры и закутки, откуда, как через бойницы, можно наблюдать отсутствие происходящего чего-либо — только ночь, гудение проводов, резкие линии освещения и, если вдруг повезёт — выгнутую спину пробегающего через служебную часть енота.
В отношении художников есть стереотипная фраза — "я так вижу". Я не уверен, что кто-то умеет видеть. Скорее, есть люди, для которых видеть — это способ постоянного поиска взаимодействия с миром. Когда мир даёт тебе картину — ты видишь картину, когда он даёт помойку — видишь помойку. Безобразное и некрасивое перестаёт быть чем-то плохим, и просто становится одним из множества проявлений всего окружающего — таким же странным и незнакомым, и требующим какого-то своего собственного подхода, как море, картина и всё остальное.
Почему этого не делают все люди — по той же причине, по которой одни ищут нового опыта, а другие не ищут. Кто-то считает, что он уже всё видел, а кто-то — что ему это не нужно. И то, и другое — растёт из странного предположения человека о том, что с ним уже ничего не может произойти.
Это частично оправдывается тем фактом, что от картины и от помойки мы ожидаем несколько разных вещей, и если требования к картине в целом достаточно высоки, то рядовой наблюдатель никак не ожидает, что помойка тоже что-нибудь может дать. Я и не говорю, что она может. Но ведь это тоже нужно сначала выяснить.
И не сочтите всё это за призыв всем массово ночью смотреть помойки. Я сам предпочёл бы, чтобы все, читающие это, лишний раз забежали в музей.
Но ведь всё это — фонари, бетонные блоки, ковши, балки — это же офигенно красиво. )