Пасху в лагере заключенные праздновали тайно, уединяясь, к примеру, в одном из углов барака или в укромном месте за его пределами. Зная о приближении важной для заключенных даты, лагерная охрана особо тщательно пресекала любые попытки подготовки к празднику. К примеру, лагерная обслуга могла назначить многочасовую «санобработку», окончания которой заключенные ожидали часами. Или отправляла заключенных на особо тяжелые работы, задерживая их там на несколько часов дольше, чем положено. В качестве альтернативы Пасхе заключенным предлагалась подготовка к «великому пролетарскому празднику» – Первомаю.
Конечно, бывало и иначе. Е.А. Снесарева (медсестра в лагерном лазарете) так вспоминала Пасху 1934 года на Соловках:
«Хорошо прошла у нас Пасха… Все друг друга поздравляли, христосовались, начиная с санитаров, кончая бывшим коммунистом Махенко, даже Скрибанович-лютеранин, даже калмык Даржинов. Только администрация, христосуясь, говорила «тише, тише» и качала пальцем».
Одно из самых проникновенных воспоминаний о встрече в лагере Пасхи 1946 года оставил нам писатель Лев Копелев:
«Койки сдвинуты к стенам. В углу тумбочка, застланная цветным домашним покрывалом. На ней икона и несколько самодельных свечей. Батюшка с жестяным крестом в облачении, составленном из чистых простынь, кадил душистой смолкой.
…В небольшой комнате полутемно, мерцают тоненькие свечки. Батюшка служит тихим, глуховатым, подрагивающим стариковским голосом. Несколько женщин в белых платочках запевают тоже негромко, но истово светлыми голосами. Хор подхватывает дружно, хотя все стараются, чтоб негромко. Больше всего женских голосов: в некоторых дрожат слезы.
Там, за стеной барака, в десятке шагов – колючая проволка, запретная зона, вышки, часовые в тулупах. Еще дальше – поселок, дома охраны, начальства, там те, кто «кормятся» лагерем, кто хоть как-то благополучен оттого, что здесь, за проволокой, столько злополучных. А вокруг лес, густой, непроглядный вековой лес, и далеко на западе Волга. И здесь, вблизи, и там, за Волгой, деревни, деревни, деревни – серые, голодные… Еще дальше Москва, рубиновые звезды на Кремлевских башнях, старый облупленный дом в Замоскворечье, узкая заставленная комната, в которой спят мои дочки. А за Москвой, к западу, развалины, пепелища и могилы, могилы…
Тихо, приглушенно и все же переливчато-радостно поют женщины в белых платочках, мы вторим из темноты… Мы здесь едва знаем или вовсе не знаем друг друга. Иных и не узнать в сумраке. Наверное, не только мы с Сергеем неверующие. Но поем все согласно:
Христос воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ
И сущим во гробех
Живот даровав…».
