Имеют ли произведения Чака Паланика такую художественную ценность, которой наделяют их фанаты?

Ценность имеют. Именно ту, о которой говорят фанаты. Но это не та ценность, которую стоит иметь.

Паланик — это яркая звезда заходящего постмодерна, за два часа до констатации смерти последнего. Это писатель, хорошо впитавший уроки литературных workshop'ов, умеющий строить грубую, но захватывающую интригу, ёмко сатиризировать окружающую действительность, на разные лады тянуть через текст серию последовательных метафор, и способный сотворить на целый роман может быть целого одного живого персонажа, а больше на его игровом поле в общем-то и не требуется.

Это до некоторой степени сложно, и это нужно уметь. Но в сущности это чечётка. А на сугубо литературном уровне оказывается, что лучшее, что Паланик пытается сделать, он всего лишь берёт откуда-то ещё, где это делали раньше и лучше. Паланику практически нечего поставить против Пинчона, Хеллера, Воннегута и иже — людей, которые всё-таки решали большие вопросы литературы, в масштабах которых Паланик и многие другие, тоже талантливые и умелые писатели последних тридцати лет, ходят по очереди бить дохлую лошадь. Зато уж в битии дохлой лошади равным их нет, не спорю.

Всё это, на самом деле, грустно. В "Выжившем" у Паланика есть момент, лучший за всю книгу — когда возникает перерыв между религиозными суицидниками с одной стороны и ясновидящей проституткой с другой, и главный герой вдруг описывает жизнь беспрерывной работы — "Стричь газоны, и стричь газоны, и стричь газоны. Повторить всё с начала." Это Паланик на своём пике. Когда ему ничего не нужно, и прямо сквозь бумагу чувствуется, как его прёт — именно от этих буквально двух-трёх абзацев, и уже думаешь, что ну вот же оно, то самое, наконец-то — но нет, глава заканчивается, и мы возвращаемся назад к воркшопу.

Это скучно. В писателях 50-х годов было уставшее, но живое сомнение. В битниках была свобода, неотличимая от тупика. В жестоких циниках 70-х и 80-х — отчаяние и ненависть. Паланик ничего не смог к этому добавить кроме стилистической романтизации патологий. А самое характерное — что он сам явно это осознаёт — неслучайно его единственный публичный ответ на критику суммируется в классическом "зачем вы обижаете писателя". И всё это в то время, пока другие авторы его же поколения искали и находили новые вопросы, новые формы повествования.

А так да, это прекрасное продолжение традиции трансгрессивной сатиры — не лепо ли ны бяшетъ, братие, сорвать ещё каких-нибудь масок и покровов — но в своём самовоспроизводстве ставшей скорее утверждением, нежели постановкой вопроса. А хорошая литература всё-таки предпочитает вопросы.

Такие дела.